читать дальше1
но бой стремительно пятился от стены. Странное употребление, слух режет.
– Значит, я не ошибся, – спаситель принялся перезаряжать пистолет, – надо же, одно лицо с Эгмонтом. Ты ведь Ричард? Ричард Окделл? Я – Робер Эпинэ, Мишель не выбрался из Ренквахи. Я живу за четверых, Дикон, только вот правильно ли? Вокруг бой, а он философствует. Не могу подумать, что он пытается произвести впечатление на Дика и как-то оправдаться, хотя не факт, что совесть за то, что он делает, его не гложет.
Братьев Эпинэ было четверо, и все – одно лицо с отцом, чужие их различали только по возрасту. Теперешний Робер как две капли воды походил на своего брата Мишеля, каким его помнил Дик. Куница полезла в приложения третьего тома смотреть, каким всё же по счёту сыном был Робер, и... нету. Если младшим, то это было бы символично и архетипично.
2
Внимание! Впервые одна сцена даётся глазами двух разных персонажей! Смерть Марьяна показана глазами обоих, пусть это и небольшой кусочек.
Что же ему сказать, чтоб не обидеть? Правду? А ты-то сам ее знаешь? Кто прав? Ты, ждавший, когда бириссцы оставят Талиг без хлеба, или Ворон, штурмующий Сагранну с горсткой смельчаков? Пожалуй, этот вопрос является в книге первоочередным, особенно при первом прочтении, когда читатель ещё не слишком ориентируется в хитросплетениях интриг и верит Дику. По крайней мере, у куницы было именно так. А потом понимаешь, что у каждого своя правда.
Чужой бы побрал этого Ворона, оставил мальчишку без присмотра! Вот правда. Хотя неизвестно, сумел бы Ворон углядеть за Диком на передовой.
3
(На верху страницы 459 у куницы приписано: "Кого она имеет в виду под ними и где здесь 1996?" Потом куница поняла, что реальную историю можно и нужно послать подальше и рассматривать только текст).
Седуны токмо два раза стрельнули – и все, а тут Савиньяк подошел, и пошла потеха. Тыщ восемь вырубили, не меньше. В голове у куницы адуан добавил что-то вроде "Жалко их, люди все ж таки, а что поделать?" (Привет Льву Николаевичу.) Потому что вот такая спокойно-кровожадная констатация факта несколько... гм... выбивает из колеи, разрушая все куничьи представления о войне как о событии, противоречащем человеческой природе, грязном, отвратительном и ломающем психику. А вот это спокойствие и самодовольство даже... такое ощущение, что там нечего ломать. Эти адуаны никогда не станут звать пленных врагов к костру (кем бы они ни были) и шутливо передразнивать чужой язык.
– Это немыслимо! Шесть тысяч против ста! И вот тут возник вопрос. А не перебор ли это все-таки? Я понимаю, что автор хотела показать, насколько Алва велик, могуч и крут, но... шесть тысяч против ста?
И несомненно важный этический вопрос:
– Победу делают из того, что под руки подвернется – хоть из козлиного дерьма, хоть из утопленных младенцев. Потом, зная, понимаешь, что за ним Кэналлоа, а может, и весь Талиг, если учесть, что он Ракан. И у него нет права рисковать и проверять, весь Талиг сметет или только его провинцию. Смертей будет достаточно и там, и там, он просто может выбрать меньшее из двух зол. И если представить, как на самом деле Алве сейчас тошно, что он Курта чуть не прибил...
И опять вопрос: он воюет за совесть или всё-таки за страх?
Главка короткая достаточно; сражение, описание того, что не видел Дик, и мостик к Дараме.
но бой стремительно пятился от стены. Странное употребление, слух режет.
– Значит, я не ошибся, – спаситель принялся перезаряжать пистолет, – надо же, одно лицо с Эгмонтом. Ты ведь Ричард? Ричард Окделл? Я – Робер Эпинэ, Мишель не выбрался из Ренквахи. Я живу за четверых, Дикон, только вот правильно ли? Вокруг бой, а он философствует. Не могу подумать, что он пытается произвести впечатление на Дика и как-то оправдаться, хотя не факт, что совесть за то, что он делает, его не гложет.
Братьев Эпинэ было четверо, и все – одно лицо с отцом, чужие их различали только по возрасту. Теперешний Робер как две капли воды походил на своего брата Мишеля, каким его помнил Дик. Куница полезла в приложения третьего тома смотреть, каким всё же по счёту сыном был Робер, и... нету. Если младшим, то это было бы символично и архетипично.
2
Внимание! Впервые одна сцена даётся глазами двух разных персонажей! Смерть Марьяна показана глазами обоих, пусть это и небольшой кусочек.
Что же ему сказать, чтоб не обидеть? Правду? А ты-то сам ее знаешь? Кто прав? Ты, ждавший, когда бириссцы оставят Талиг без хлеба, или Ворон, штурмующий Сагранну с горсткой смельчаков? Пожалуй, этот вопрос является в книге первоочередным, особенно при первом прочтении, когда читатель ещё не слишком ориентируется в хитросплетениях интриг и верит Дику. По крайней мере, у куницы было именно так. А потом понимаешь, что у каждого своя правда.
Чужой бы побрал этого Ворона, оставил мальчишку без присмотра! Вот правда. Хотя неизвестно, сумел бы Ворон углядеть за Диком на передовой.
3
(На верху страницы 459 у куницы приписано: "Кого она имеет в виду под ними и где здесь 1996?" Потом куница поняла, что реальную историю можно и нужно послать подальше и рассматривать только текст).
Седуны токмо два раза стрельнули – и все, а тут Савиньяк подошел, и пошла потеха. Тыщ восемь вырубили, не меньше. В голове у куницы адуан добавил что-то вроде "Жалко их, люди все ж таки, а что поделать?" (Привет Льву Николаевичу.) Потому что вот такая спокойно-кровожадная констатация факта несколько... гм... выбивает из колеи, разрушая все куничьи представления о войне как о событии, противоречащем человеческой природе, грязном, отвратительном и ломающем психику. А вот это спокойствие и самодовольство даже... такое ощущение, что там нечего ломать. Эти адуаны никогда не станут звать пленных врагов к костру (кем бы они ни были) и шутливо передразнивать чужой язык.
– Это немыслимо! Шесть тысяч против ста! И вот тут возник вопрос. А не перебор ли это все-таки? Я понимаю, что автор хотела показать, насколько Алва велик, могуч и крут, но... шесть тысяч против ста?
И несомненно важный этический вопрос:
– Победу делают из того, что под руки подвернется – хоть из козлиного дерьма, хоть из утопленных младенцев. Потом, зная, понимаешь, что за ним Кэналлоа, а может, и весь Талиг, если учесть, что он Ракан. И у него нет права рисковать и проверять, весь Талиг сметет или только его провинцию. Смертей будет достаточно и там, и там, он просто может выбрать меньшее из двух зол. И если представить, как на самом деле Алве сейчас тошно, что он Курта чуть не прибил...
И опять вопрос: он воюет за совесть или всё-таки за страх?
Главка короткая достаточно; сражение, описание того, что не видел Дик, и мостик к Дараме.
-
-
07.04.2014 в 12:52Третьим.
шесть тысяч против ста?
Шесть хорошо обученных и ко всему готовых тысяч против ста тысяч разнообразного сброда? Результат не так уж и удивляет.
он воюет за совесть или всё-таки за страх?
Ни страх, ни совесть не могут упоминаться с Алвой в одном предложении ))) Он выполняет свой долг, и только. Да, может быть тошно, когда приходится лепить победу из чего угодно - но надо.
-
-
07.04.2014 в 13:05Ни страх, ни совесть не могут упоминаться с Алвой в одном предложении ))) Ну, я имела в виду, чего в нем больше: страха нарушить клятву и подвести под удар Талиг или дал клятву - должен выполнять. Что-то мне подсказывает, что мысли о том, что будет, если он нарушит клятву, он от себя гонит. Так и с ума сойти недолго.
-
-
07.04.2014 в 13:21В моей голове сформировался какой-то свой характер Алвы, поэтому мне кажется, что он руководствуется принципом дал клятву - должен выполнять. И да, старается не думать, что будет, если он нарушит клятву.
-
-
07.04.2014 в 15:36Да, тут, конечно, лучше не думать.